МОСКОВСКИЙ ЗЛАТОУСТОВ МОНАСТЫРЬ Центр изучения истории и наследия

Венец хвалы старость: на путех же
правды обретается. Прит.16:31.

архимандрит Григорий (Воинов)

В исповедной росписи 1752 года, Коломенского уезда, Песочинской десятины, села Воскресенского, Городня тож, Воскресенской церкви, значится: поп Карп Георгиев (это дед моего деда по матери), жена его Наталья Гавриловна (она – дочь священника села Городища, Каширского уезда, Гаврилы Иванова). Дети их: Петр, Прокопий, Никита, Петр (другой). Из поименованных сынов Петр, вероятно старший, был впоследствии пономарем и потом дьяконом села Городня (на родине). Жена его Пелагея Ивановна имела добрый обычай молиться ночью, а он, получив в сонном видении антидор, расположился к чтению духовных книг: продаст, бывало, овес и купить жития святых, или противо-раскольнические книги. Посадив детей вокруг стола, читал им избранные места из книг. Сын его Василий Петрович был где-то священником и имел своего сына, в монашестве Феофана. Дочери Петра Карповича: Мария и Евдокия. Последняя была за дьяконом Евплом в селе Покровском, бронницкого уезда; от них родился Петр Евплыч Соколов – протоиерей Вознесенской церкви в Москве, на Царицыной улице²¹⁶. Он между прочим говорил мне, что по случаю какого-то крестного хода встретились родные священники: Прокопий Карпович (второй сын Карпа Георгиева) и Василий Петрович; последний пожелал исповедаться у дяди – о. Прокопия, и дядя в свою очередь, в простоте сердца исповедовался у племянника (Иак.5:16).

Прокопий Карпович был первоначально дьячком, а с 8 июля 1793 г. священником коломенской округи, села Федоровского Успенской церкви²¹⁷; жена его – Елена Никоновна (дочь священника коломенского уезда, села Осташова, Никона Ивановича). Дети их: 1) Стефан, взятый в 1788 г. в военную службу, так как в школе не обучался и никуда не был пристроен; 2) Матрена, бывшая за дьячком в селе Васильевском, коломенского (так вероятно) уезда; 3) Поликарп и 4) Евдокия – близнецы, он священствовал в селе Кленкове клинского уезда, а она была за дьячком в селе Старая ситня, Серпуховского уезда; 5) Матвей (р. 1776 г.), дьячок села Федоровского (на прежнем отцовском месте с 1793 г.), утонул в реке не ранее 1813 г. Расскажу как было. Некоторые из крестьян того же села приглашали его с собой на праздник в соседнее село Мещериново, где храм Рождества Богородицы, а жена не отпускала его. Матвей сказал ей, указывая на икону Божией Матери: «покарай меня Царица небесная, если и там буду пить вино». На праздничный пир он пошел с крестьянами не затем, чтобы только смотреть на гуляющих. Первое время он впрочем отказывался от вина, потому что дал клятву не пить, но над ним стали смеяться. «Не пьет – жены боится»! говорили крестьяне. Матвей, подстрекаемый ими, не удержался от вина и навлек на себя страшную кару свыше, постигшую его на обратном пути в село Федоровское: переплывая с другими реку Северку на лодке, он упал в воду, вообразив (вследствие головокружения?), что лодка опрокидывается, и тотчас же утонул, стоя на коленях в воде, а было на том месте неглубоко! С ним, должно быть, случился апоплексический удар.; 6) Георгий (Егор), в монашестве архимандрит Гермоген; 7) Николай, упомянутый в заглавии нашей статьи; 8) Дарья была за священником на отцовском месте и 9) Акилина – за дьячком в селе Бортникове, коломенского уезда.

Николай Прокопич, дед мой по матери, благого корня благая отрасль, родился в 1780 г., когда родители его имели уже шесть человек детей. Его маленького ставили на скамейку против волокового окна, чтобы не скучал. Однажды, когда слюдяное оконце, задвигаемое доской, было отложено и он смотрел на улицу, вдруг озлилась на него собака, бежавшая мимо избы. От испуга Николай бросился со скамьи, попав левою ножкой в щель на полу, образовавшуюся между старыми досками, а на грех в ту рабочую летнюю пору никого при нем не было, да и после на малютку, вероятно, не обратили должного внимания. Вот от чего Н. П–ч заметно прихрамывал. С ним в детстве приключилось и другое несчастье. Было воскресное утро. Крестьяне толпами шли в Успенскую церковь, а благовестил к литургии, стоя на возвышенной паперти и дергая за длинную веревку, спущенную с колокольни, малолетний Николай Он хотел звучнее ударить в колокол, вследствие чего веревка,крепко потянутая обеими руками, оборвалась у самого блока и звонарь, оттолкнутый назад, полетел вниз. Беда в том, что он при этом падении ударился головой об угол большого камня, положенного у той же паперти! Из головы хлынула кровь. Он еще кое-как мог придти в свою избу, где бледный и томный слег в постель. Его больного возили в Коломну. Тамошний лекарь, осмотрев на голове его, над левым глазом, глубокую рану, следы которой остались навсегда, сказал, «если б на один ноготь она была глубже и проникла до мозга, то непременно и тотчас бы последовала смерть»!

Николай Федоровский (каковая фамилия напоминает его родину), обучаясь в коломенской семинарии, жил некоторое время в наемной квартире, вне училищного дома. Имея хороший альт, он взят был в коломенский архиерейский хор на место уволенного из певчих и более к науке усердного, старшего его брата Егора (Гермогена), которому помогал в содержании, получая деньги из певческой кружки. Избранный в исполатчики, посвящен в стихарь 12 июля 1796 г. и однажды ездил в Тулу, состоя в свите преосвящ. Афанасия, епископа коломенского и тульского (с 12 ноября 1788 по 10 апр. 1799 г.). В марте 1797 г., перед праздником Пасхи (пасха была в том году 5 апреля), на пути из Коломны домой он с одним крестьянином ехал через речку Осенку, которую можно было бы и совсем миновать, но мужик не хотел ехать околицей несколько лишних верст, тем более, что уже смеркалось. В время этого переезда через речку, лед на ней обломился и лошадь но уши опустилась в воду, повлекши за собой сани с седоками! Николай, находясь в реке по самую грудь, держался за сани, а мужик за него ухватился и едва-едва не оторвал его от саней. Сильная лошадь впрочем выплыла на берег и мчалась верст пять до деревни Зеваловой (приписной к селу Федоровскому), откуда этот мужик. В крестьянской его избе Николай был обогрет, посажен на печь, и провел всю ночь, через что благодетельно предохранен от простуды.

В 1799 г., по Высочайше утвержденному докладу св. Синода от 16 октября, Коломна причислена к Московской епархии, а коломенский (с 10 апр. того же года) епископ Мефодий переведен в Тулу на новооткрытую в ней кафедру. В то же время была открыта, вместо коломенской, тульская семинария. Несмотря на то, Николай Федоровский (он 10 лет был певчим) продолжал свое ученье в Московской славяно-греко-латинской академии, но недолго, менее года; жил у неизвестного священника месяцев шесть, а потом с братом Егором нанимал квартиру у дьякона в Котельниках. По увольнении из низшего грамматического класса²¹⁸, он был определен к коломенской Воскресенской, что на Посаде церкви во дьячка, 13 сентября 1800 г., и со временем вступил в брак с Екатериной Алексеевной, дочерью священника села Мячкова – Лукова (в 12 вер. от Коломны) Алексея Ивановича Хавского²¹⁹…

Переведен, 3 августа 1811 года, из Коломны в Москву, на дьяческое место, к церкви св. Иоанна Богослова, что в Бронной. Приход этой церкви состоял преимущественно из дворян. В ней по праздникам пели певчие какого-то помещика прихожанина, набранные из крепостных дворовых людей. Теплая трапезная церковь была только что расписана в августе 1812 г. Живописцу дано в уплату 200 р. асс., взятых священником (Дмитрий Ив. Колоколов сконч. в том же году в Киеве от простуды) заимообразно у Николая П–ча, потому что главные прихожане все уже выехали из Москвы, угрожаемой Французами; эта сумма возвращена ему после войны, по настоянию генеральши Голохвастовой. Церковь Богословская уцелела от пожара, в нашествие на Москву Французов, но как могла быть найдена неприятелем драгоценная утварь церковная, скрытая под колокольней, именно в палатке, искусно заложенной кирпичом и забеленной? В объяснение этого Н. П–ч припоминал, что в последних числах августа 1812 г. мальчики Богословского прихода играли в кости с иностранцем поляком, не то Французом и проговорились о церковном имуществе, а иностранец мог после передать врагам, что оно туда-то снесено. В палатке под колокольней расхищено было и собственное Н. П–ча имущество. Деревянный дом его о семи окнах с мезонином сгорел²²⁰… Не имея возможности построить новый дом и вообще «не находя более способов оставаться в Москве», он уволен, 10 марта 1814 г., по собственному прошению, в Кострому, где находится чудотворная Феодоровская икона Божией Матери и где было ему обещано дьяконское место. О нем просил преосвященного костромского Сергия (Крылова-Платонова) родственный преосвященному ректор московской старой академии Симеон Крылов-Платонов, а последнего просил о нем учитель той же академии соборный иеромонах Гермоген. Когда Н. П–ч приехал в Кострому, преосвященный Сергий сказал ему: «было место, но ты запоздал. Не хочешь ли поступить в священники за 500 верст»? Дед мой, не решаясь снова пускаться в дальний путь (он имел жену и 4-х малолетних дочерей), предпочел ждать какой либо другой вакансии. Он жил в наемной квартире, но вскоре был определен в дьякона к городской костромской Власиевской церкви, причем получил от храмоздателя 40 рублей²²¹. Готовясь к посвящению, он простудился и «перехворал до смерти со всем семейством» (повальной горячкой). По выздоровлении, как ставленник, пошел в крестовую церковь к утрени, чтобы помолиться и наведаться о себе. В тот же день, 6 мая 1814 г. (среда-отдание праздника Пасхи), он за ранней обедней был рукоположен в дьякона, так что домашние его не знали о том и удивились, увидев в окно, что он возвращается в рясе (чужой?)! Бог даровал ему, 31 мая 1815 г., сына Петра, прозванного Костромским, ныне московского священника при церкви св. Григория Неокесарийского, на Полянке. За крайнею ветхостью купленного им дома, он построил новый деревянный (в 500 р. асс.) и уже печи были сложены, когда он, руководимый советом архимандрита Гермогена, инспектора московской преобразованной академии, послал (в мае 1817 г.) на имя архиепископа Дмитровского Августина, управлявшего Московской митрополией, всепокорнейшее прошение о дозволении возвратиться в Москву, для поступления хотя бы на причетническую вакансию, лишь бы только жить ему вблизи родных, «могущих подать к пропитанию его несчастного (бедного) семейства руку помощи». За несколько времени перед тем Гермоген просил преосвященного Августина именно о возвращении его из Костромы. – «У тебя, сказал владыка, много знакомых господ (в Москве); пусть дадут ему одобрение» (заручную). – «Те не знают его», отвечал Гермоген. В праздник Пасхи и благовещения (25 марта) преосвященный сказал ему: «что ж ты не заботишься о брате»? Видя такое благоволительное внимание архипастыря, Гермоген и дал брату совет проситься в Москву. По поводу прошения его затребованы были справки о нем из костромской консистории. Препятствий к переводу его в Московскую епархию не оказалось, и преосвящ. Августин, резолюцией от 26 июня 1817 г., дозволил ему «приискивать место в уезде», а во второй половине августа, увидев его самого, заставил его возгласить: «И о сподобитися нам слышанию святого Евангелия» и пр., потом, узнав голос его (баритон), сказал: «тебя можно в Можайск, в собор» (Николаевский), но дед мой отказывался, говоря: «та местность неизвестна мне, боюсь». – «Вот вы каковы: нельзя вас и принять к себе», строго заметил архипастырь, впрочем не принуждал его идти в незнакомый и разоренный неприятелем город. До приискания места Н. П–ч оставался в Москве, служа по найму в разных церквах и привитая где придется, а семья его находилась в Новом селе, бронницкого уезда, у родственного священника П. А. Хавского; наконец, 19 октября того же года, он был определен в Коломну, на вновь открытую при Покровской церкви дьяконскую вакансию. «Ты в Коломне служил (1800 – 1811 г.), в Коломну тебя и посылаю», сказал ему преосвящ. Августин²²².

При многочисленном семействе (в Коломне, кроме Александра, родились и скончались в младенческом возрасте: Павел, Серафима, Елизавета, Надежда, Анна), дабы иметь не слишком скудное содержание, Н. П–ч обучал посторонних детей грамоте и письму, иных и начальным правилам арифметики с прокладыванием на счетах. В комнатах его собиралось иногда более 20 человек детей, за которыми, в отсутствие его, в часы учения наблюдала жена его. Приводили к ним детей даже из народного училища, где будто бы не выучивали чтению более года. Дом Н. П–ча, от ранней обедни и до вечерни наполненный детьми из разных приходов и сословий, совершенно походил на школу. Он говаривал: «учись, не ленись и чаще Богу молись». В обращении с шалунами руководился таким правилом: «первая вина прощается, вторая стращается, третья решается» (наказуется). У него было менее терпения при обучении непонятливых мальчиков. Вместе с чужими занимались собственные его дети, а потом они, под надзором матери, помогали родителю в обучении малолеток чтению книг гражданской и церковной печати. Двух сыновей своих Н. П–ч приучал произносить книжные слова ясно и речисто, как по-русски, так и по-латыни. Кроме того учил нотному обиходу. Он, по возможности, надзирал за их ученьем, когда они были учениками коломенского духовного училища и не иначе иногда позволял им идти спать, как только по прочтении ему на память слово в слово всего заданного урока. По отношению к детям он не был жестоким, но и не баловал их, воспитывая в наказании и учении Господни (Еф.6:4), при благом содействии супруги своей.

20 августа 1834 года, в 11 часу по полудню, в Коломне от неизвестной причины произошел пожар. Начался он от Живого моста, в доме купца И. Шапошникова и распространился до Покровской церкви, при которой сгорели до основания: новая церковная караулка, два дома дьякона (один из них двухэтажный деревянный построен Н.П–чем) и пономарьский дом. Церковь, находившаяся в опасности, осталась в целости; утварь ее и св. иконы были вынесены и сохранены Когда священник, забрав святые вещи с престола, пошел из холодной церкви в теплую для той же цели, в это время некоторые из простого народа вынули св. престол с места, во всем его облачении, без повреждения и поставили на другое место. Достойно особого замечания, что Н. П–ч с отложением попечения о своей собственности занимался спасением церковной утвари. Не мог на этот раз он положиться на домашних: что они могли сделать во время страшного пожара? Два дома его со всем строением стоили до 8000 р. асс., разного имущества сгорело на 300 р., отчего он пришел «в крайнее разорение и бедность», ибо при выдаче в замужество четырех дочерей вошел в долги (до 1500 р.), а потому просил духовное начальство оказать ему пособие из сумм на сей предмет ассигнуемых. Ему назначили пособие в 1000 р. асс. Кроме того, в Андроньевом монастыре, в настоятельство брата его – архимандрита Гермогена, был учрежден комитет для пособия пострадавшим (в июле и августе того же года) от пожара в Москве. В список погоревших включен, с разрешения митрополита, и коломенский дьякон, получивший из комитета 400 р. асс. От шурина – винного откупщика Гр. Алексеевича дано ему 450 р. асс.

Что же касается до устройства дочерей, две старшие были за дьяконами: Александра в селе (сын ее Л. Я. Державин ныне протоиерей клинского собора); Мария в Коломне (два сына у нее были священниками в Москве; один из них Иван Филиппович Малинин – кандидат моск. академии); Ольга выдана за студента рязанской семинарии В. Г. Чельцова, бывшего священником в селе Сосновке той же епархии, а потом в г. Михайлове (из сыновей ее известны: покойный профессор с.-петербургской академии, доктор богословия Иван Васильевич Чельцов и протоиерей с.-петербургских градских богаделен, что близ Смольного монастыря, магистр Г. В. Чельцов); Вера, крестница о. Гермогена – за студента московской семинарии И. М. Борзецовского, впоследствии протоиерея при церкви св. Иоанна Воина, в Москве… Из двух сыновей Н. П–ча один, как уже известно, священствует в Москве, а другой – Александр Н. Сперанский († 21 декабря 1885), бывший священник при московской городской больнице, письменно сообщил мне, по моей просьбе, некоторые характерные рассказы для ознакомления с замечательной личностью его благочестивого родителя.

Н. П–ч, по словам достопочтенного сына, был редкий человек на свете, не из числа тех дюжинных лиц, о которых, после их смерти, и вспомнить нечего, кроме жалкого и прискорбного. Вставая рано, обыкновенно часов в 5-ть, летом на заре он выходил на открытый воздух и, обратившись к востоку, становился на колени, причем клал крепкие поклоны с тяжкими и глубокими вздохами. Когда он готовился к служению с приобщением, то на коленях прочитывал последование к сему таинству. Исполнение церковной должности ценил он выше всего: сходить к вечерне, утрени и обедне – это было насущной его потребностью. Имея голос не совсем приятный, но крепкий, разрезистый, он весьма внятно читал Евангелие и сказывал ектеньи, делая на некоторых словах особые ударения, так на словах: «Христу Богу предадим»; с благоговейным вниманием полагал на себя крестное знамение, кадил храм и пр. Его иногда упрашивали прочитать апостол при архиерейском служении в Коломне митрополита Филарета. Несмотря на то, что другие дьяконы по робости отказывались от прочтения, он смело соглашался и исполнял дело по надлежащему. Вообще он духом был тверд и не боязлив перед высшими. Много смелости его духу, может быть, придавало и то обстоятельство, что он в детстве был посошником и исполатчиком, следовательно часто находился при архиерейском служении. Церковное пение знал основательно и по октоиху на восемь голосов, и по обыкновенному употреблению (по преданию), даже по старообрядческому напеву, так что некоторые из стариков прихожан нарочито заставляли его пропеть какой-либо ирмос древним русским напевом, что, по их словам, было весьма восхитительно. Несмотря ни на какие домашние обстоятельства, он почти всегда первый являлся в церковь, или к исполнению частной требы. «В окно стучат, идти в приход велят» (из письма его к родным), и он беспрекословно повиновался. Когда служил в церкви приготовлением, то, по возвращении домой, он сидел погруженный в себя и, если кто в это время огорчит его чем либо, он говаривал: «я ныне приобщался, и во мне находится Бог, а потому не меня ты оскорбляешь, а самого Бога». Отдохнув в таком (сидячем) положении, он начинал молиться при чтении псалтыря, которое совершал стоя: это занятие видимо питало и услаждало его душу, потому что он всегда обращался к нему, по приходе домой из церкви, если не было какого другого неотлагательного дела (а обучением посторонних детей могла заняться жена его), и при всяком удобном случае читал псалтырь. Он, большей частью, любил спокойное уединение и безмолвие, не пренебрегая впрочем и внешним занятием: вырывать сорные травы в саду, ухаживать около дома, прорывать канавки для стока воды, это было обычным его делом. Он избегал веселых и шумных собраний. Если ему доводилось бывать в каком либо обществе, он садился поодаль от людей передовых и слушал что говорят другие. В научение что делать и чего избегать, он после передавал семейству слышанное и виденное им, иное одобрял, а иное осуждал. Сам он не заводил речей с посторонними, а если кто-либо из назойливых пытался ввести его в излишний разговор, предлагая вопрос за вопросом, с целью побольше выведать от него, в таком случае он отделывался краткими ответами, прибавляя: «всего невозможно изобразить»; или скажет, бывало, что-нибудь из прежней жизни, да тут же и прибавит со вздохом: «всего не перепомнишь». Если же случалось ему быть у родных и заметит в них готовность слушать его с почтением, то любимой задачей его разговора было житейское поучение, то есть как должно жить молодым людям с молитвой к Богу, с трезвостью и т. д.: все это говаривал со вздохами, с возведением глаз к небу и потрагиванием чьих либо рук. Некоторые слушали его с озабоченным вниманием и сами начинали вздыхать, а иные, кто посмелее, потихоньку убегали от подобных наставлений. С посторонними детьми он, не терпя пустословия, также беседовал тоном наставительным: если же иногда какой либо острый мальчик начнет превышать его своими взглядами на вещи, то оскорбится и отойдет дальше. Засиживаться по вечерам у других отнюдь не любил, спеша всякий раз домой, где по вечерам он читал Евангелие в русском переводе, а семейные слушали это чтение, совершаемое с некоторыми остановками – паузами. «Воскресил Лазаря», скажет он, передавая содержание прочитанного. – «Да, да»! отвечает хозяйка и оба вздыхают. «Помню: при слушании Евангелия, глубоко проникало в мое сердце животворное учение Спасителя», признается А. Н–ч. Отец его и дома не сидел долго по вечерам, хотя бы у него были посторонние люди: употребит свою порцию часов в 9-ть и с извинением удалится, потому что, рано вставая, не отдыхал после обеда. О благочестивых подвигах Н. П–ча известно между прочим, что он молился не только перед сном, но и среди ночи вставал на молитву. Чрезвычайно характерен и трогателен рассказ о том его достопочтенного сына: «Бывало, проснешься ночью и по-детски выглянешь из-под одеяла, – тут представляется человек, весь в белом! Подобное явление, при лунном свете, сперва меня сильно напугало и я, наслышавшись о разных привидениях, вскочил и подбежал к мнимому призраку. На самом же деле это был молящийся родитель»! А. Н. кроме того передает: «когда отправлялась мать моя в Москву, или в другое дальнее место (она, героиня, раз съездила в Петербург к брату – откупщику), то родитель провожал ее на значительное расстояние от города и, отпустив ее, становился на открытом уединенном поле на коленную молитву, чему не раз был я свидетелем; а возвращаясь домой, он перед всякой церковью останавливался и творил по три низких поклона с свойственным ему благоговением».

Он жил благочестно, довольный малым и никогда не имея ропота, при своей бедности и при своем большом семействе. Он был смирен и послушен к священнику старцу Ксенофонту Васильевичу и преемнику его Федору Ксенофонтовичу, и едва ли кого-либо чем обидел, или намеренно провинился в чем нибудь, разве по неведению. «Единственно по неопытности» он часть церковной земли, находившейся у него во владении, именно 17 арш. в длину и 13 в ширину, отдал в 1842 г. в арендное содержание отставному солдату на бессрочное время. Владыка-митрополит Филарет написал по этому случаю (28 окт. 1843 г.) строгую резолюцию: «1) От дьякона, дьячка и пономаря (Покровской церкви) духовному правлению взять обстоятельные показания, сколько кто земли отдал (под постройки), кому, на сколько лет, за какую цену когда, почему в противность закона без ведома начальства и, что покажут, представить, внушив им, что сие своевольное и противозаконное действие их, вредное для церковной собственности, может подвергнуть их лишению мест, если не приведут дело в законный порядок (не заключат то есть формального условия). 2) Поручить благочинному узнать, нет ли подобного противозаконного распоряжения церковной землей, по другим причтам, и что окажется, донести мне отдельно от сего дела. 3) Покровскому священнику сделать замечание за то, что допустил в своем причте противозаконное действие, и не донес начальству». На дьякона Н. П–ча была тяжкая клевета, что он, ссылая с квартиры жилицу, оскорбил ее непотребными словами и побоями. Консистория определила было подвергнуть его законному наказанию, но высокопреосвященный Филарет признал виновность его недоказанной, исследование дела неполным и предписал вновь рассмотреть дело. На этот раз подсудимый оказался совершенно невинным и сама истица созналась в клевете на него; тоже подтвердил муж ее. На вопрос митрополита: отчего два следствия но одному и тому же делу оказались в такой противоположности? архимандрит Гермоген, член консистории, отвечал, что так как подсудимый – родной его брат, то он намеренно уклонил себя от наблюдения за ходом того и другого делопроизводства, дабы не только не подать повода к подозрению в пристрастии, но чтобы и невольно не увлечься пристрастием (рассказ протоиерея И. М. Б–го). Н. П–ч терпел и другие неприятности от людей, но не мстил никому, предоставляя все воле Божией. Прихожане любили его за честность и простосердечие, и почитали его семейство. Ласковый и владевший назидательным словом, а более молчаливый, он был воздержен в употреблении вина и крепко бережлив. Щегольства не любил, но всегда старался наблюдать опрятность и аккуратность. По своей бережливости, одежду нашивал до тех пор, пока домашние, не сказав ему, не заменят ее новой.

В 1844 г., во время летних каникул, гостил я в Коломне и помню стенные часы у дедушки с музыкой, игравшие до 17 песен (например «соловей мой, соловей»). Он из Коломны приезжал, в Москву зимой в ушанке на голове и с муфтой в руках. «Вам всем от наших (коломенских) поклон с хохлом» (прозвище малороссов), говаривал он при свидании с родными московскими.

В 1847 г. 31 марта (понедельник Фоминой недели), в 4 часа пополудни мирно скончалась, после пятимесячной тяжкой (геморройной) болезни, будучи напутствована св. таинствами, Екатерина Алексеевна, добрая жена, сердобольная мать, умная хозяйка, слова которой Н. П–ч почитал для себя законом и всякое распоряжение ее старался непременно приводить в исполнение. Она своею сметливостью, догадливостью. дальновидностью весьма много способствовала к улучшению его семейного положения и в устройстве особенно дочерей главнейшее участие принимала она. В минуту смерти старушка (59 лет) в полном сознании сказала мужу: «меня прости». Погребена на городском кладбище. Царство ей небесное!

Примечание. Мать моя Вера Н., перестав по некотором времени молитвенно поминать ее, увидела ее во сне, спустя год по ее кончине. «Что ты не молишься за меня»? сказала покойная Екатерина А-на тоном упрека своей дочери. Последняя сослалась на своего мужа – священника, что он поминает, служа литургию, усопших родных. «Надейся на него»! возразила покойная.

Еще в 1822 г. (предположительно), провожая на кладбище Бобренева монастыря (в 1 версте от Коломны) умершую сестру приходского священника Ксенофонта Васильевича, дед мой (он шел с открытой головой, несмотря на зимнюю вьюгу) простудился и перестал слышать левым ухом, а в 1848-м (на другой год по смерти своей жены) от неосторожного купанья в реке оглох так, что не мог слышать колокольного звона и, через несколько недель, решился сдать свое место ученику семинарии Алексею Кобранову, с обязательством вступить в брак с его внучкой, дочерью Марии Н–ны († 19 авг. 1854). По приезде в Москву с прошением о сдаче места он, мрачный и грустный, объяснялся с родными не свободно (он говорил, а родные писали на бумаге вопросы ему, или ответы на его слова), но в следующую же ночь получил от горчичников большое облегчение (одного из нас, который ухаживал за ним, он прозвал лекарем и дал ему двугривенный) и на другой день, явившись на Троицкое подворье, мог слышать (по-прежнему, одним правым ухом) вопросы митрополита Филарета: «откуда ты? Какой церкви? Сколько тебе лет»? – 67-мь. Остальных слов владыки он не расслышал. Уволенный, согласно прошению, за штат по болезненной старости, 8 октября 1848 г., он жил в Москве у сына А. Н. Сперанского, бывшего дьяконом Троицкой, что в Кожевниках церкви, потом (с 20 мая 1855) священником при городской больнице, и в первые годы своей заштатной жизни служил, по приглашению, во многих церквях, где нуждались почему-либо в дьяконе. Он был чрезвычайно исполнителен, приходя в церковь за полчаса и за час до службы. «Это неизменное копье для служения» (собственно разумелось копье для вынимания частиц из просфор), говорил, указывая на Н. П–ча, ранний священник при Скорбященской, на Ордынке церкви Алексей Ив. Богданов. Как много значит подобная готовность священнослужителей и их неизменность, это понятно всем²²³. Особенно часто он служил (по 1855 год) и преимущественно летом, в церкви Калитникова кладбища, где не было дьякона, а священствовал Иоанн Яковлевич Смирнов († 7 янв. 1864), женатый на Елизавете Ксенофонтовне, дочери Покровского в Коломне священника, родственного м. Филарету. Он, бывало, там живет по несколько дней и недель у священника и после всегда с похвалой и благодарностью отзывался об его хлебосольстве: «просто всего закормили», говорил он. «Помню, пишет брат мой священник И. И. Воинов, – служил он раз в церкви Иоанновоинской, при божеств. литургии, с моим родителем. Я стоял на клиросе и пел. На великом выходе, когда дедушка, с дискосом на главе, обратно стал подходить к алтарю, бывший на плече его воздух от горящих углей кадила загорелся, но дьячок Павел Яковлев тотчас подбежал к нему и потушил пламя. Так Господь спас от опасности дедушку».

Из городской больницы он нередко посещал нас, живших вблизи (при церкви св. Иоанна воина). Мать моя, а его дочь Вера Н. была примерно почтительна и внимательна к нему. «Уж она на все руки, богомольна и угостительна. Дай Бог ей царство небесное», говаривал мой дед по ее кончине († 10 окт. 1866). В послеобеденное время он в нашей летней беседке, устроенной в саду, певал в честь Богоматери догматики св. Иоанна Дамаскина, дивные как по сложению, так и по самому напеву; из обыкновенных песней ему нравилось стихотворение Ломоносова:

Суетен будешь

Ты, человек и пр.

Иногда занимался он в саду копанием гряд, обрезкой сучьев, прополкой сорной травы и т. п. Любимое его занятие! Раз (в 1864 г.) во сне казалось ему, что он копает гряду, а перед ним нечаянно предстал покойный о. Гермоген († 19 июня 1845 г.) и говорит ему: «ты хорошо делаешь, что трудишься. Я скоро приду за тобой». Мы, внуки его, приверженные к нему, всегда были рады его посещению, потому что он не гнушался нами, играл и в карты с нами. «Когда-то отправляясь (это было летом) служить в церкви Седьмого Вселенского Собора, что на Девичьем поле, дедушка взял меня, тогда еще малолетнего, с собой (пишет И. И. Воинов), обещая из церкви после поздней литургии провести на Воробьевы горы: «там я тебе покажу (и действительно показал на одной из высот) Москву, как на ладонке, говорил он, – будешь иметь понятие». Вид на Москву с гор превосходный. В другое время он меня водил на Сухареву башню: в ней помещается резервуар Мытищенских водопроводов, из которого вода наполняет большую часть московских фонтанов. Также показывал мне рельсовые линии новостроившейся Николаевской железной дороги и бывший Михайловский дворец, близ Крымского моста (на том месте ныне лицей Цесаревича Николая); там в саду часто мы с ним прогуливались». – Кроме приятных и полезных развлечений нам малолетним он давал, когда нужно, различные наставления, делал выговоры и замечания, если кто например облокачивался на стол. Наивно говорил о себе, что он учился в академии (старой). Когда мы приглашали его опять к нам в гости, он отвечал: «я всегда ваш». Пожалуемся ему, бывало, что погода нехороша и слышим в ответ: «власть Божия, никто не может противиться ей». – «Год на год не приходит», скажем ему. – «Вестимо». На вопрос чей либо: сколько вам лет? отвечал: «сколько зим, столько и лет». Когда я был монахом и иеромонахом, он, как брат архимандрита Гермогена, говорил моим братьям обо мне: «вот дождусь архимандритства его, тогда и помру». О каком-то ученике говорил: «по делом ему, сам плох, так не даст Бог». В посторонние какие-либо дела он, по своему характеру, не вмешивался никогда, и потому через него не возникало никаких распрей и раздоров. «Я ничего не вижу и не слышу», говорил он о себе. Редко он говорил без вздохов и понятно куда неслись эти вздохи. Память о Боге, кажется, не выходила у него из головы ни на одну минуту. Можно сказать, что он всю свою жизнь провздыхал при каких бы то ни было обстоятельствах – хороших или худых и, бывало, прибавлял к своим вздохам следующие слова: «ах, жизнь, жизнь наша!».

Маститый (86 лет) старец, перейдя на жительство (в июне 1867 г.) в Златоустов монастырь, в настоятельскую мою квартиру, с сохранением бодрости духа и крепости телесных сил, старался не пропускать ни одной церковной службы, молясь притом каждый день и непременно на коленях за двумя обеднями; иногда облачался для служения при божеств. литургии с другим дьяконом и читал апостол наизусть. «Божие благословение почивает на нем», от многих я слышал. Он посещал кремлевские соборы для поклонения святыне, любил посмотреть на крестный ход, приложиться к Боголюбской иконе Божией Матери, что у Варварских ворот. В декабре 1868 г., по правую сторону святых врат Златоустова монастыря, в порожней части южной арки была помещена икона Знамения Божией Матери и зажжена перед ней лампада. Заходя в эту часовенку, о. Николай пел умиленно тропарь: «Яко необоримую стену и источник чудес». Он трудился и пел в саду моем и в келье, в мое отсутствие, а в праздник 25 декабря и в Пасху славил Христа по обычаю. Не помню в каком году, он накануне Сретения Господня пропел при мне дрожащим голосом: «Радуйся благодатная Богородице Дево,… веселися и ты, старче праведный» (Симеон) и пр. В моей келье по вечерам особенно садился он на диван в передней комнате против Богоматерней иконы с Предвечным Младенцем, которая в моей зале озарялась неугасимой лампадой и, творя умную молитву, осенял себя крестным знамением; случалось, что он засыпал в таком молитвенном положении. Когда зрение не совсем изменяло старцу, он читал при солнечном свете псалтырь и четии-минеи, сидя у окна или на крылечке. Псалтырь у него была своя, довольно крупной печати (издание 1845 г.), с собственноручной его надписью: «куплена для всегдашнего чтения. После каждой славы – родителей поминать». Назидал он моих келейников, напр. говорил: «мы Бога не видим, а Он всех нас видит, знает, слышит». Не то расскажет, бывало, жизнь святого (он хорошо знал дни памяти святых), или историю праздника; многократно произносил он вслух: «Крест хранитель всея вселенные, крест красота церкве, крест царей держава, крест верных утверждение, крест ангелов слава и демонов язва» (эксапостиларий в среду и пяток, на утрени).

Годные посещали его, П. В. Хавский когда-то спросил его: «скоро ли будешь в монахи постригаться»? – «Черная риза не спасет», отвечал Н. П–ч. К родным детям и внукам он питал прежнюю любовь, но бывал у них редко, за исключением моего родителя, которого он особенно уважал и мог посещать вместе со мной. На Ваганьковском кладбище усердно молился со мной за Веру Н. Ко мне он был необыкновенно внимателен и почтителен, обнаруживая глубину своего смирения. Несмотря на усталость свою (как у человека геморройного, у него часто болела поясница), он, бывало, после всенощной и литургии ждет меня в церкви или на дому, чтобы, приняв мое благословение, поздравить с праздником; радушно он встречал меня по моем возвращении откуда бы ни было, и с благодарностью принимал от меня фрукты, если возвращался я с парадного обеда. Он вставал предо мной, тогда еще молодым, когда я случайно проходил мимо его, хотя не раз я говорил ему, что не подобает так поступать, ибо сказано: пред лицем седого востани (Лев.19:32). В Златоустове он у меня жил тихо, смиренно, не входя не в свои дела, и был от того любим братией. Не осуждая никого, а у старших иеромонахов принимая благословение с целованием их рук, он себе внимал, чуждый горделивой заносчивости, или самомнения. Кто он такой? «Я нищий, живу только милостью о архимандрита», так самоуничиженно говорил он о себе, а прежде он имел деньги, как один из наследников о. Гермогена, но часть их раздал, при участии доброй жены своей, бедным родным (напр. 2000 р. асс. на устройство моих сестер) и уволенный за штат, не хотел жить даром у многосемейного сына, пока не издержал все до копейки. В монастыре не принадлежа к составу братства (как не приукаженный, он жил по билету, выданному из консистории), он совсем не пользовался деньгами из братской кружки. Надлежало мне позаботиться о нем. На вопросы мои: не нуждается ли в чем? давал от. всегда один ответ: «по милости вашей, все имею и всем доволен», а по надлежащем дознании, произведенном мной, оказывалось, что он нуждается в том, либо другом, но не сказывает никому, таит это в душе. Какой либо обнове был рад и уж не знал как благодарить. Бережно носил он свое скромное платье и ушанку, подаренную о. Гермогеном, говоря: «некрасива моя ушанка, да скажешь спасибо». Не отказываясь от строгостей монастырской жизни, пищу кушал постную и обыкновенно простую, братскую, ни разу не пороптав на это. Икры паюсной он не кушал, не любил, а лимон кислый любил. «От рюмочки надо бегать, мое дело старое», говаривал он, и если изредка употреблял, то виноградное вино. Давал я ему деньги на разные его потребности, которые он лучше меня должен знать. Что же? Подержит, бывало и возвратит мне, – никогда не истратить. Истомленный и полуживой возвратился он, не помню откуда, пешком и возвратил мои деньги, данные ему на извозчика! Получаемые иногда от родных деньги раздавал он келейникам, или другим нуждающимся.

Со второй половины 1871 года начал Н. П–ч часто простужаться, помещаясь в теплой комнате, и зрение у него сильно притупилось. Вставал по прежнему до звона к утрени, хотя бы целую ночь провел в бессоннице, но стал он отдыхать и днем, чувствуя упадок сил, а прежде не отдыхал; пищу принимал более питательную, напр. бульон, по настоянию врача. Удивительно! повар в первый раз отказался готовить ему (бельцу) скоромный суп, говоря: «не возьму греха на душу», и сам в тот же день напился к вечеру, не считая это грехом. Не о пище тленной старался о. Николай, но о пище, пребывающей в жизнь вечную (Ин.6:27). По немощи не всегда бывая в церкви, он в большие праздники, не исключая и Покрова Божией Матери (в Коломне служил при Покровской церкви), непременно, хотя бы и на дому, причащался после исповеди св. Тайн и потом раб Божий плакал от избытка духовной радости. «Его (так как из духовенства московской епархии он был едва ли не самый старейший по летам, и с этой стороны обращал на себя особенное внимание) можно посвятить во священники», сказал мне митрополита Иннокентий, летом 1872 г., но старец, кажется, уже не в силах был принять этот сан. Вскоре у него открылась болезнь, заключавшаяся в пороке сердца, производившем постоянную одышку и другие болезненные симптомы, напр. опухоль в ногах. Больной говорил: «смерть – необходимый путь всякому», часто исповедовался у казначея иеромонаха Даниила и освящал себя благоговейным принятием тела и крови Христовых. После ранней обедни будучи особорован (в другой раз), 18 сентября 1872 г, он сказал мне: «помолитесь, чтобы Бог послал христианскую кончину». Мирный, кроткий и спокойный старец с редким терпением переносил свой продолжительный недуг и с полным вниманием принимал родных, посещавших его в монастыре и в больничной палате. В городскую больницу он. в присутствии моей старшей сестры и мужа ее – священника, отправился вечером 19 сентября того же года, благословив меня на прощанье. Как говорила его сиделка, он неохотно употреблял внутренние лекарства, как почти никогда не употреблявший их, и вместо пеклеванного попросил себе черного хлеба. «Что же дайте ему черного, что же с ним делать»?, – с улыбкой сказал доктор. Священником при больничной церкви, как известно, был А. Н–ч. Вспоминая обстоятельства кончины своего родителя, он писал ко мне, что за две недели перед кончиной, приступая к св. Тайнам (к нему А. Н. пришел с обеденными Дарами), молитву: «Верую, Господи, и исповедую» больной сам произнес, изменившись в лице, с жалостным воплем, а в последний день жизни утром рано проговорил громко: «простите меня все ради Бога, – умираю», потом был опять исповедован и приобщен и часто после этого стал он впадать в беспамятство, но приходя в себя каждый раз крестился. За полчаса перед кончиной, придя в сознание, он перекрестил и поцеловал того же сына, затем снопа впал в беспамятство и скоро предал дух свой Господу Богу, 16 ноября, в¾ 10 часа утра 1872 г., на 92 году от рождения. Болезнь его разрешилась, вероятно, параличом сердца. Сестры милосердия в один голос свидетельствовали А. Н–чу: «ваш батюшка был человек самый богобоязненный, каких нам редко случалось видеть; все-то начинал он с молитвой и перекрестившись: кушать ли начнет, или пить, вставать или ложиться, все наперед перекрестившись».

Отпевание новопреставленного, предполагавшееся (как о том и печатно объявлено было) 18 ноября – в день тезоименитства митрополита Платона, о котором рассказывать любил мой дед, которого и портрет, писанный масляными красками, остался у меня после деда, – происходило 19 числа, то есть в день кончины святителя Филарета, родившегося в Коломне. За обедней в больничной Марие-Магдалинской церкви, недавно перед тем возобновленной, была особая в этот день заупокойная ектенья с возглашением имен глубокочтимых, приснопамятных иерархов. В конце отпевания произнесена мной надгробная речь:

Вопроси старцы твоя, и рекут тебе, говорит Писание (Втор.32:7), хваля опытность старцев, испытанных долгой жизнью, а молодых людей предостерегая от самомнения и самочиния. Рекут тебе старцы. А сей достопочтенный великий старец, почти уже столетний, молчит. Не хочет видно тратить слова понапрасну, без настоятельной, особенной надобности; не дает совета тем, кто не просит у него, как непохвально поступают иные, т. е. и не просящим дают советы, вследствие собственно гордости и самообольщения. Наш старец смиренномудр, да и не словоохотлив, сядет на едине и умолкнет (Плч.3:28); он любит больше творить, а меньше говорить, почитает за лучшее краткие молитвы творить как можно чаще, чем пустые речи говорить. Но если станем и вопрошать его о предметах полезных и душеспасительных, не будет отвечать нам – нет, ни за что: потому что уста его запечатлены с самой минуты его христианской кончины. Было время, я многократно вопрошал старца и он обязательно, с радушной простотой и сердечной любовью беседовал со мной, погружая ум мой в размышление о путях Божьих, чудно открывшихся в возлюбленном отечестве нашем, или в собственной его жизни.

Родные, во множестве окружающие гроб сего старца, благословенного Богом не одним долголетием, но и многочадием, ко всем благорасположенного и к вам особенно, дети его, внуки и правнуки! В настоящие тяжелые минуты общего нашего сетования о лишении дорогого для нас существа, да послужит в утешение и назидание нам благочестивая жизнь старца, исполненного не столько лет, сколько лета или дни свои наполнившего делами благими; жизнь веявшая миром и искренностью, ознаменованная христианской простотой, которая составляла как бы душу ее и лучшее украшение; жизнь не только чуждая изысканности, но свободная и от чрезмерной заботливости, несогласной с преданностью воле Божией; жизнь со множеством разных скорбей и неприятностей, но не чуждая и радостей, какие изобильно посылал ему Господь, или сам он находил во Господе, не предаваясь наслаждениям недозволенным, малодушию, ропотливости… Всего невозможно изобразить²²⁴ в короткий срок времени, но я сознаю, что сказал слишком мало и желаю на несколько минуть продлить надгробную речь.

Что еще скажу? Апостол Павел, исчисляя некоторые действия духа, противоположные плотским, пишет: плод же духовный есть… вера, кротость, воздержание (Гал.5:22–23). Правилом веры, образом кротости, воздержания учителем православная Церковь величает святителя Николая Мирликийского, а наш соименный ему маститый старец был ревностным подражателем угодника, прославленного Богом на небе и на земле, стяжавшего «смирением высокая, нищетою богатая». Родной брат в Бозе почившего архимандрита Гермогена, память которого благословленна, как память человека Божия, добре Богу и Церкви послужившего, новопреставленный походил на него не одним внешним благообразием, но и нравственными высокими качествами. Вот человек, в котором не было никакой лести, коварства и лукавства; вот душа кроткая, незлобная, многотерпеливая, благоговейная; вот старец – краса рода нашего, еще может быть неоцененный нами по достоинству!

Блажен, егоже избрал ecu и приял, вселится во дворех Твоих, Господи (Пс.64:5)²²⁵! Блажен путь, в он же идеши днесь душе, яко уготовася тебе место упокоения. Из обители земной, где в молитвенном покое, в сообществе с иноками посвятившими себя Богу, проведены последние годы твоей многотрудной жизни, позван ты в небесные обители. Поминай оставленных тобой в молитвах твоих, а мы не столько плакать, сколько молиться будем о упокоении тебя, к жизни нестареемей и присносущней преставльшегося, со святыми, мы никогда не забудем тебя, никогда. О возлюбленный старец, дед мой! как можем мы тебя забыть?

В числе родных, отдававших ему последний христианский долг и провожавших его тело, везомое под балдахином, до самой могилы на Ваганьковском кладбище, находился известный Петр Васильевич Хавский: он горько плакал по своем друге, которого нередко посещал в моей квартире.

В обычные дни поминовений Н. П–ча (за исключением разве 40-го, который случился в день Рождества Христова), признательный к нему зять его протоиерей И. М. Б–кий с христианской любовью учреждал трапезу в своем доме и на кладбище, где старец погребен возле Веры Н., поставил мраморный памятник в виде пирамиды, увенчанной крестом, с надписью: «Отцу патриарху рода нашего, священнодиакону Николаю Прокопиевичу Федоровскому от признательных детей, внуков, правнуков и праправнуков».

На другой стороне памятника вырезаны слова: «Господи! кто обитает в жилищи Твоем? Ходяй непорочен, и делаяй правду, глаголяй истину, иже не ульсти языком своим и сребра своего не даде в лихву» (Пс.14). Он с простотой и искренностью богоугодной, не по плотской мудрости, но по благодати Божией жил в мире (2Кор.1:12) и особенно у меня. Мир праху его и покой душе его!

Суббота Лазарева,

24 марта 1890.